С первой частью статьи Вадима Елфимова можно ознакомиться здесь Если кто-то полагает, что включение Белоруссии и Украины в состав ООН, а, значит, и придание им международно-правового статус
С первой частью статьи Вадима Елфимова можно ознакомиться здесь
Если кто-то полагает, что включение Белоруссии и Украины в состав ООН, а, значит, и придание им международно-правового статуса, даже учитывая все заслуги этих советских республик в борьбе с фашизмом, являлось делом очевидным и простым в 1944 году, тот здорово ошибается. А если учесть, что Сталин имел задумку ввести в ООН, как минимум, еще и прибалтийские республики, то масштаб этой сложной дипломатической задачи возрастет в наших глазах многократно. Конечно, предложение советской правительственной делегации в Думбартон-Оксе кооптировать Украину и Белоруссию не вызвало никаких возражений у таких же правительственных делегаций. Да и не могло, наверно, вызвать, ведь с инициативой выступал Советский Союз — страна, несущая основную тяжесть борьбы с Гитлером. Страна, без которой победа в самой страшной войне была просто невозможна, а, значит, невозможно и выживание всех представленных на конференции государств!
Что знали они о Белоруссии и Украине? Даже в союзных России Соединенных Штатах об Украине и Прибалтике слышали единицы. А о Белоруссии — и подавно. Не зря ведь в первоначальных документах ООН она даже называлась вслед точной транскрипции, без учета топонимики, ‘Whiterussia, т.е. буквально «Белая Россия». И лишь затем, после того как московские представители внесли поправку, стало звучать ‘Belorussia’. Англо-саксам с их имперским мышлением сие было трудно понять, но постепенно они привыкли… Что уж говорить о латиноамерикаских и азиатских странах, составлявших тогда ооновское большинство, для которых (и не только для них!) даже Советский Союз являлся по-прежнему таинственной и далекой, но, главное, всепобеждающей Россией, на которую они надеялись, буквально как на чудо? Что могли они возразить против советского предложения? Разве только то, что им нашептали из Вашингтона…
Многие исследователи того периода отмечают — и правильно отмечают! — что Рузвельта тогда заботила «машина голосования» в будущей ООН. Машина, которая состояла бы из «подмандатных» Штатам государств со своими персональными мандатами — и, естественно, правом голоса. Который не менее естественно был бы всегда отдаваем в пользу американских интересов. Так что появление двух-трех стран, не подвластных Вашингтону, могло бы внести ненужный диссонанс в стройный проамериканский хор. А уж тем более появление Украины и Белоруссии. И тем паче — всех пятнадцати советских республик! Что ж, последнее предложение еще не успело прозвучать вслух, как Рузвельт решил его упредить. Он выдвинул встречное предложение, о включении в Объединенные Нации всех 49 (на тот момент) американских штатов, и был весьма доволен своим, как он считал, хитроумным ходом. Он-то полагал, что раз и навсегда отбил у Сталина охоту даже упоминать Украину, Белоруссию и Прибалтику. В своем письме от 31 авгу
22ce
ста 1944 года к Иосифу Виссарионовичу, которого за глаза величал «дядей Джо» (ибо сам был «дядей Сэмом»), Франклин Делано пишет, что вопрос о включении или невключении всех «новичков» следует решать уже после создания ООН. То есть после того, как там заработает американская машина голосования. Казалось, вопрос исчерпан: Сталин должен понять, что «просунув» в дверь ООН свои две-три республики, в ответ он получит выросшую на пять десятков американскую машину голосования, которая просто растопчет все его мечты, ибо перекроет ему все ходы в самом главном дипломатическом лабиринте — в послевоенном устройстве. И если Сталин умеет считать, он быстро сообразит: его «экстарвагантное» предложение больше никогда не должно звучать!
Да, вот если бы Сталина, действительно, интересовала именно игра, а не высшая справедливость и логика победы, если бы занимался он голыми подсчетами и выстариванием в столбик «очков», полученных на геополитическом поле, как это делали в Белом доме, он бы конечно приумолк…
Каково же было удивление Рузвельта, когда уже 7 сентября 44-го он читал ответ Сталина. А именно: «Украина и Белоруссия по числу населения и по их политическому значению (подчеркнуто В.Е.) перевешивают некоторые государства, в отношении которых все согласны, что они должны быть включены в число инициаторов создания международной организации». И далее Иосиф Виссарионович настаивал на включении этих республик, как внесших заметный вклад в победу над врагом, не просто в состав ООН, а имеенно — и безоговорочно! — в отцы-фундаторы Организации. То есть для него был важен прежде всего морально-нравственный аспект вопроса.
Вот тут с Рузвельта и слетела, точно шелуха, вся его геостратегическая наигранность. Значит ли это, что он тут же отказался сопротивляться, ведь «козырь» его с 49-ю штатами был бит? Отнюдь! Еще долго противился он (вместе с Черчиллем) включению Белоруссии и Украины в ООН — до самого февраля 1945-го. То есть до самой Ялтинской конференции, когда советские войска уже стояли всего в 60 км. от Берлина — и только этот аргумент заставил его «капитулировать». А сие значит, что основная причина, по которой американцы столь долго держали Белоруссию в сенях ООН, вовсе не арифметическая. И, стало быть, большинство даже добросовестных исследователей все же ошибается — «машина голосования» вовсе не главный фактор в судьбе белорусского и украинского членства.
Удивительно, как в погоне за геостратегическими играми послевоенного устройства мира исследователи не заметили более очевидного — территориального вопроса!? А ведь он лежит буквально на поверхности!
Дело в том, что Штаты (в отличие от сегодняшних дней!) обладали тогда крайне малым числом специалистов по Советскому Союзу. Главным «советологом», собственно, и значился отец всей «советологии», будущий «мистер Х» и, стало быть, скромный автор знаменитой «длинной телеграммы», положившей начало «холодной войне» — не кто иной, как знаменитый Джордж Кеннан . А он-то свою антисоветскую деятельность начинал еще в 1918 году, и не где-нибудь, а в Прибалтике. Очевидно, отсюда и взялся столь заметный прибалтийский прононс у всего американского антисоветизма, а затем и у всей западной русофобии. Которая до войны впервые явилась в печальном образе нежелания признать, что прибалтийские «лимитрофы» опять вошли в состав Российской империи. То есть СССР. Можно ли сомневаться, что в такой «твердолобой» американской позиции присутствовала немалая доля оскорбленной ностальгии чуть-чуть постаревшего к 1940-му году Джорджа Кеннана? Рузвельт, доверявший своему советчику-антисоветчику, не отказался от «твердой» позиции, даже несмотря, что Лигой наций (с которой, собственно, он и «слепил» ООН) прибалтийские режимы еще до войны официально признавались профашистскими. А, значит, нелегитимными! Не отказался от нее Рузвельт и тогда, когда солидарны с ним были англичане. И даже тогда, когда эти самые англичане вдруг стали его уговаривать признать советский статус Прибалтики. Короче, не признавал и в 40-м, и в 42-м, и в 44-м…
А раз так, то как же он мог согласиться на предложение Советского Союза ввести в ряды Объединенных Наций Белоруссию и Украину? Да еще в статусе основателей организации! Дать им такой статус означало признать и их границы, которые возникли после того, как 1939-м году с помощью Красной армии они воссоединили свои западные и восточные земли… А уж это означало бы признать и Советскую Прибалтику! Мало того, — отказаться разыгрывать большую геостратегическую «польскую карту»…
Окончание следует