В советское время русский был региональным глобальным языком. По-настоящему глобальным он был формально – как один из главных официальных языков Совета безопасности ООН. А фактически изучали его в мире не так широко, как, например, французский или испанский. Регионально-глобальным он был в бывших социалистических странах и в странах, как тогда говорили на одном дыхании, «Азии, Африки и Латинской Америки», где с помощью СССР выращивались кадры для построения социализма. И сейчас еще в самых неожиданных…
В советское время русский был региональным глобальным языком. По-настоящему глобальным он был формально – как один из главных официальных языков Совета безопасности ООН. А фактически изучали его в мире не так широко, как, например, французский или испанский. Регионально-глобальным он был в бывших социалистических странах и в странах, как тогда говорили на одном дыхании, «Азии, Африки и Латинской Америки», где с помощью СССР выращивались кадры для построения социализма. И сейчас еще в самых неожиданных точках планеты можно столкнуться с людьми, которые когда-то учили русский по Владимиру Маяковскому – «только за то, что им разговаривал Ленин».
Позднее, когда идеология обветшает, все пойдет по формуле уже Владимира Высоцкого:
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке.
Берлинский таксист из Ирана, изучавший русский в Баку в 1970-х, или врач-афганец из Бремена, освоивший русский в криворожском медучилище в 1980-х, — это не только осколки разлетевшейся империи, но и часть глобальной сети друзей русского языка. Как бы пафосно это ни звучало.
Советский Союз распался, физическая территория России сократилась, а русский язык, наоборот, стал стремиться к настоящей глобальности. Конечно, дураки с обеих сторон границы изо всех сил стараются этому процессу помешать. Одни превращают русский в политическое орудие — шантажируют соседние государства неудовлетворенностью «пятой колонны», объявляя всех русскоязычных граждан чужих стран своими «соотечественниками». Другие, не меньшие дураки, лишают часть своего населения элементарных гражданских и политических прав – опять-таки как «иммигрантов» и «оккупантов».
Но ни те, ни другие не могут отменить одной глобальной функции русского языка: он облегчает бегство из постсоветских «национальных раёв» в другие миры. Может быть, не всегда и не слишком дружелюбные, но все-таки дающие дышать. Вектор движения, кстати, не обязательно – на Россию. Есть русские и русскоязычные, которым свободнее, чем в Москве или в Воронеже, дышится в Киеве или в Тбилиси, Нью-Йорке или Париже, Хельсинки или Берлине. Везде, где сегодня можно прожить жизнь по-русски, в русской инфраструктуре от роддома до реанимации. Ведь свободу определяет не язык, а только политическая система.
Тем же, у кого он есть, русский язык по-прежнему помогает перемещаться по свету. Русскую сеть в мире поддерживает, однако, не просто многомиллионная диаспора. Говорят, что бОльшая часть грамотных пользователей русскоязычного сегмента интернета находится за пределами России. Не будь паутины, русскоязычные анклавы, возможно, давно утонули бы в иноязычном окружении. А отдельные фрагменты образования на русском языке, доставшиеся еще от советско
1be0
го времени, продолжают быть образцами для родителей, дедушек и бабушек с нормативным школьным опытом.
Но не только виртуальное сообщество определяет судьбу языка. Меняется, то есть платит свой налог на глобализацию, языковое сообщество реальное. Радуешься, что с тобой в португальском ресторане на живом русском объясняется молдаванин-официант? Тогда не раздражайся на только еще осваивающего русский язык нового московского таксиста из Душанбе. Даже самое косноязычное и апатичное большинство способно заметить, что квалифицированные и грамотные люди куда-то уезжают, а неквалифицированные и малограмотные – откуда-то приезжают.
Глобальные функции язык приобретает только тогда, когда его хотят, — нет, не так, — когда его не могут не изучать другие. Сейчас конкуренты русского на международном рынке языков – немецкий, французский, итальянский. Они нужны для жизни и работы в этих странах. А как с русским? Кого из стремящихся осесть в России больше – инженеров, нанятых для работы в Сколково, или бежавших от войн и произвола собственных властей жителей, например, Средней Азии? Или беженцев из Афганистана? Результаты переписи населения 2010 года обработают не завтра, но всякому ясен ответ. В любом государстве хотят, чтобы к нему ехали состоятельные люди, знающие языки принимающей страны. Но разве такие едут из Сомали – в Финляндию, из Пакистана – в Норвегию, из Средней Азии – в Россию? Пришельцы меняют речевой портрет города или страны. И новая глобальная русская речь совсем не похожа на ту, которой учили иностранцев дипломированные специалисты-филологи.
По сравнению с сегодняшними звездами телеэкрана Л.И.Брежнев, над произношением которого вся страна смеялась и несколько лет спустя после его смерти в 1982 году, – златоуст и грамотей. Но и язык новых авторитетов нуждается в изучении.
Какой сегмент русской речи сегодня значим глобально и массово? Это не столько язык ракетно-космической техники или поэзии Серебряного века, сколько жаргоны политиков и дальнобойщиков, сутенеров и наркоторговцев, силовиков и боевиков. Их надо изучать всем, кто любит и хочет лучше понять современную Россию, – от предпринимателя до сотрудника Интерпола. Конечно, бывают и другие, более скромные или, наоборот, более амбициозные, мотивации.
Минувшим летом один отлично говорящий по-русски американский солдат признался, что в Афганистане, особенно в некоторых регионах этой большой страны, говорить с местными жителями при определенных обстоятельствах лучше по-русски, чем по-английски. «В плане выживаемости оно сподручней», — коряво, но убедительно выразился мой собеседник. «Да ведь и тем, кому он родной, их язык тоже нужен для выживания», — подумал я. Но промолчал. Потому что получил ответ на вопрос, глобален ли русский язык сегодня.